Сен 12 2014
Бальмонт, по воспоминаниям современников, был позером. Постоянно окруженный поклонниками, он держался так, как должен держаться великий . Он хмурил брови, гордо откидывал голову. Но долго в своих позах продержаться не мог. Его выдавал смех. Он смеялся задорно и добродушно, как ребенок. Мне кажется, что корни его лирической проникновенности как раз в этих его особенностях характера. Это состояние - благоприятная среда для поэзии вообще. , о котором пойдет речь, - одна из «лирических поз» , но вопреки ей поэтический дар и искренняя страсть Бальмонта вырываются из ложного пафоса к высокой гармонии. Спите, полумертвые, увядшие цветы, Так и не узнавшие расцвета красоты, Близ путей заезженных взращенные Творцом, Смятые невидевшим тяжелым колесом. Итак, как я уже отметил, в данном случае - в позе великого поэта. Он всеобъемлющий и всевидящий. Разговор о смысле бытия ведется на уровне Бога. Но дитя проглядывает в том, что поэт пожалел, как мог пожалеть в жизни только ребенок, воспринимающий разрушения в природе куда ранимее, чем взрослый. Такой «ребенок» живет и в стихах у Пастернака. Следующая строфа уже трагедией природы утверждает начало человеческого конфликта, вызываемого стремлением к запретной свободе чувств, мыслей и т. д. Символисты, как известно, стояли в нравственной, эстетической и даже религиозной опозиции к современному им обществу. Здесь явный намек на это: В час, когда все празднуют рождение весны, В час, когда all so ch. ru 2001 2005 сбываются несбыточные сны, Всем дано безумствовать, лишь вам одним нельзя, Возле вас раскинулась заклятая стезя. В этой строфе мне также слышны отголоски увлечения Бальмонта мистикой: заклинания, заговоры, ворожба. Фатальное отношение к живому миру - характерная черта всех символистов. Во время публичных выступлений публику нередко охватывал мистический ужас. Придавая особое значение мистике, символисты оправдывали этим неприязнь к бывшей до них эстетике: Лирический герой Бальмонта предлагает читателю сделать нравственный выбор: или идти за ним «к солнцу», или оставаться в старом мире и гибнуть, не успев расцвести: Вот полуизломаны лежите вы в пыли, Вы, что в небо дальнее светло глядеть могли, Вы, что встретить счастие могли бы, как и все, В женственной, в нетронутой, в девической красе. Здесь я себе позволю заметить детскую улыбку Бальмонта, вольно или невольно, но она всегда присутствует в его величественных позах: в третьей строке поэта-ребенка засветила звукопись - «каки все». Это осознанное озорство чрезвычайно взыскательного к слову поэта. Но во всем остальном звукопись лишь подчеркивает самую суть стиха. Магические шипящие - почти в каждом последней строфы - создают мистический фон заговора. Лирический герой окуривает обреченную красоту обезболивающим мистическим дымом. Я бы сказал, это своего рода нравственная анестезия: Спите же, взглянувшие на Страшный пыльный путь, Вашим равным - царствовать, а вам - Навек уснуть, Богом обделенные на празднике мечты, Спите, не видавшие расцвета красоты. В связи с магическими свойствами поэзии Бальмонта хочу напомнить, что был случай, когда его стихи, повторяемые наизусть замерзающей в вагоне женщиной, спасли ей жизнь: она отогрелась! Об этом пишет в своих мемуарах Н. А. Тэффи. А кто знает, сколько прекрасных молодых душ было спасено поэзией Бальмонта! - это чудо! Настоящий поэт - это
МОНОГРАФИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ. Бальмонт, по воспоминаниям современников, был позером. Постоянно окруженный поклонниками, он держался так, как должен держаться великий поэт. Он хмурил брови, гордо откидывал голову. Но долго в своих позах продержаться не мог. Его выдавал смех. Он смеялся задорно и добродушно, как ребенок. Мне кажется, что корни его лирической проникновенности как раз в этих его особенностях характера. Это состояние - благоприятная среда для поэзии вообще.
Стихотворение, о котором пойдет речь, - одна из «лирических поз» Бальмонта, но вопреки ей поэтический дар и искренняя страсть Бальмонта вырываются из ложного пафоса к высокой гармонии.
Спите, полумертвые, увядшие цветы,
Так и не узнавшие расцвета красоты,
Близ путей заезженных взращенные Творцом,
Смятые невидевшим тяжелым колесом.
Итак, как я уже отметил, Бальмонт в данном случае - в позе великого поэта. Он всеобъемлющий и всевидящий. Разговор о смысле бытия ведется на уровне Бога. Но дитя проглядывает в том, что поэт пожалел, как мог пожалеть в жизни только ребенок, воспринимающий разрушения в природе куда ранимее, чем взрослый. Такой «ребенок» живет и в стихах у Пастернака.
Следующая строфа уже трагедией природы утверждает начало человеческого конфликта, вызываемого стремлением к запретной свободе чувств, мыслей и т. д. Символисты, как известно, стояли в нравственной, эстетической и даже религиозной опозиции к современному им обществу. Здесь явный намек на это:
В час, когда все празднуют рождение весны,
В час, когда сбываются несбыточные сны.
Всем дано безумствовать, лишь вам одним нельзя,
Возле вас раскинулась заклятая стезя.
В этой строфе мне также слышны отголоски увлечения Бальмонта мистикой: заклинания, заговоры, ворожба. Фатальное отношение к живому миру - характерная черта всех символистов. Во время публичных выступлений публику нередко охватывал мистический ужас. Придавая особое значение мистике, символисты оправдывали этим неприязнь к бывшей до них эстетике. Лирический герой Бальмонта предлагает читателю сделать нравственный выбор: или идти за ним «к солнцу», или оставаться в старом мире и гибнуть, не успев расцвести:
Вот полуизломаны лежите вы в пыли,
Вы, что в небо дальнее светло глядеть могли,
Вы, что встретить счастие могли бы, как и все,
В женственной, в нетронутой, в девической красе.
Здесь я себе позволю заметить детскую улыбку Бальмонта, вольно или невольно, но она всегда присутствует в его величественных позах: в третьей строке поэта-ребенка засветила звукопись - «каки все». Это осознанное озорство чрезвычайно взыскательного к слову поэта.
Но во всем остальном звукопись лишь подчеркивает самую суть стиха. Магические шипящие - почти в каждом слове последней строфы - создают мистический фон заговора. Лирический герой окуривает обреченную красоту обезболивающим мистическим дымом. Я бы сказал, это своего рода нравственная анестезия:
Спите же, взглянувшие на страшный пыльный путь,
Вашим равным - царствовать, а вам - навек уснуть,
Богом обделенные на празднике мечты,
Спите, не видавшие расцвета красоты.
В связи с магическими свойствами поэзии Бальмонта хочу напомнить, что был случай, когда его стихи, повторяемые наизусть замерзающей в вагоне женщиной, спасли ей жизнь: она отогрелась! Об этом пишет в своих мемуарах Н. А. Тэффи.
А кто знает, сколько прекрасных молодых душ было спасено поэзией Бальмонта! Поэзия - это чудо! Настоящий поэт - это счастье!
Константин Дмитриевич Бальмонт
Спите, полумертвые увядшие цветы,
Так и не узнавшие расцвета красоты,
Близ путей заезженных взрощенные. Творцом,
Смятые невидевшим тяжелым колесом.
В час, когда сбываются несбыточные сны,
Всем дано безумствовать, лишь вам одним нельзя,
Возле вас раскинулась заклятая стезя.
Вот, полуизломаны, лежите вы в пыли,
Вы, что в небо дальнее светло глядеть могли,
Вы, что встретить счастие могли бы, как и все,
В женственной, в нетронутой, в девической красе.
Спите же, взглянувшие на страшный пыльный путь,
Вашим равным — царствовать, а вам — навек уснуть,
Богом обделенные на празднике мечты,
Спите, не видавшие расцвета красоты.
«Придорожные травы» входит в цикл «Млечный путь» сборника «Будем как Солнце», по оценкам современников, одного из лучших творений К. Д. Бальмонта. Само стихотворение тоже считается практически шедевром поэзии. Впервые оно было опубликовано в журнале «Новая жизнь» в 1900 году.
Произведение можно отнести к жанру лирической эпитафии, так как оно обращено к умирающим сломанным травам, образу, который, несомненно, является символом. Композиционно стихотворение делится на четыре строфы, причем слова, открывающие первую строфу, повторяются и в последней. Этот прием называется анафорой, с его помощью строки словно замыкаются сами на себе.
Что именно скрыто за образом искалеченных стеблей, каждый чувствует по-своему. Учитывая, что это произведение посвящено Максиму Горькому, можно предположить, что за этим символом кроется образ крестьян, слабых и маленьких людей, тех, что находятся под пристальным писательским вниманием последнего.
Максим Горький
Как и Алексея Максимовича (настоящее имя Горького), Бальмонта до глубины души трогает судьба этих несчастных, брошенных на произвол стихий целых народных масс.
Рассматривая содержание с этой точки зрения, можно обнаружить в стихотворении большое количество метафор и аллегорий. Дорога, вдоль которой растут эти неприметные травы, «заклятая стезя» — это сама история. На протяжении всего ее хода самую значительную роль играли великие вожди, прокладывавшие себе путь часто ценой человеческих жертв. На благо этих героев трудились тысячи и тысячи простых людей, оставшихся забытыми и безликими для новых поколений. Их руками был создан мир, которым управляли сильные, в то время как сами эти люди жили и умирали в невыносимых условиях, как «смятые невидевшим тяжелым колесом» стебли.
В час, когда все празднуют рождение весны,
В час, когда сбываются несбыточные сны…
По всей вероятности, речь здесь идет о важных победах, совершенных тогда, когда на успех никто не надеялся. Или о каких-то достижениях, например, об обретении свободы крестьянами в 1861 году. Но и тогда праздновать в полном смысле они не могли, ведь цена этой свободы была непомерна.
К. Д. Бальмонт смягчает образ смерти, называя ее сном. «Спите, не видавшие рассвета красоты», — призывает он, замыкая стихотворение в круг. Автор понимает, что для таких людей нет выхода из круговорота жизни. Они снова будут рождаться, служить прославленным героям, гибнуть безымянными на обочине истории, как покрытые пылью времен придорожные травы.
В начале века Константин Дмитриевич Бальмонт - популярнейший из русских поэтов. «Кто равен мне в моей певучей силе? Никто, никто», - горделиво заявлял он. Особой музыкальности стиха, «певучей силе», с которой Бальмонт выразил переживания лирического Я, настроения времени, он и был обязан небывалому успеху у читателя, признанию со стороны Чехова. Чайковского, Горького, Брюсова, Блока, Анненского.
Происходил Бальмонт из дворянской семьи, вырос в усадьбе близ Шуи Владимирской губернии и рано пленился «печальной красотой» среднерусской природы (за нее и «десяти Италии не возьму», писал поэт). Участник революционных кружков, Бальмонт был исключен из гимназии и университета; высокую филологическую культуру, знание множества языков дало ему самообразование, длившееся всю жизнь. Литературным «восприемником» Бальмонта стал Короленко, пожелавший самодисциплины дару юноши. Но этому совету Бальмонт не внял; творя «с радостной торопливостью», он впадал в многословие и бессчетно повторялся. Наследие поэта крайне неровно; среди десятков книг его лирики в стихах и прозе испытание временем выдержало далеко не всё.
Первый, ученический «Сборник стихотворений» Бальмонт издал в 1890 г. К символизму обратился после встречи в 1894 г. с Брюсовым, став затем одним из первых в кружке поэтов издательства «Скорпион». Меланхолическую «осеннюю» лирику природы и любви (сб. «Под северным небом». М., 1894 и «В безбрежности». М., 1895) сменили в книге Бальмонта «Горящие здания» (М., 1900) «кинжальные слова» героя-индивидуалиста, примерявшего модную ницшеанскую маску («Всё равно мне, человек /Плох или хорош...»). Образ русского декадента, «брата» Бодлера и Э. По, эпатирующее презрение к общепринятому, грим «художника-дьявола» часто мешали видеть другой лик Бальмонта-поэта, чьей доминантой Анненский считал «нежность и женственность». В стихах Бальмонта рядом с «цветами зла» росли и «придорожные травы», «смятые невидевшим тяжелым колесом», - этот навеянный Некрасовым символ участи обездоленных. В стремлении быть «испанцем», жаждавшим «цветов багряных», Бальмонт порой попадал на грань безвкусицы (пресловутое «Хочу быть дерзким, хочу быть смелым... Хочу одежды с тебя сорвать»); искреннее и долговечнее оказались «утренние» мотивы его любовной лирики.
Подъем творческой и политической активности поэт испытал в канун первой русской революции. Его лучший сборник «Будем как Солнце» (М., 1903) запечатлел в космических метафорах переживание единства поэта с животворящими силами бытия и своеобразно выразил мажорное общественное настроение. Сатиры Бальмонта на «Николая Последнего», ходившие в списках («Маленький султан», «Наш царь - Мукден, наш царь Цусима»), а также его гимны революционным рабочим в большевистской газете «Новая жизнь», в изданной горьковским «Знанием» и конфискованной полицией книжке «Стихотворения» (СПб., 1906) заставили его уйти в эмиграцию до 1913 г.
Увлекающейся, «стихийной» натуре Бальмонта оказалась близка возникшая в бурно менявшемся мире «философия мгновения» («Я каждой минутой сожжен, /Я в каждой измене живу»). Впечатлительности «ветроподобного» лирического героя ответили приемы субъективного импрессионизма
с его непосредственностью самовыражения, летучей зыбкостью обрата и «внезапной строкой», спешившей «сказать мгновенью “Стой!”». Но еще Вяч. Иванов заметил, что, при всем многообразии художественных личин, Бальмонт-романтик оставался верен красоте порыва к «горным вершинам» творчества и непримирим к «трусости духа» и «раболепию рабов».
Импровизационному в своей сути искусству Бальмонта, понимавшего «поэзию как волшебство» (так он назвал свою лекцию 1914 г.), было чуждо все рассудочное. «Творец-ребенок», восхищенно писала о Бальмонте Цветаева, противоставляя его моцартианство сальеризму Брюсова. Бальмонту редко давалась стилизация; «заморским гостем», по слову Цветаевой, оставался он даже в сфере русского фольклора (напр., в сб. «Жар-птица». М., 1907). Тем не менее ряд книг посвятил вариациям на темы поэзии народов мира, от древних ацтеков до западных славян (напр., «египетские» стихи в сб. «Зарево зорь». М., 1912). Страстный путешественник, Бальмонт побывал на всех континентах; он один из видных русских переводчиков (сочинений Кальдерона, Шелли. Э. По, Калидасы, Руставели и мн. др.). Но широта творчества мешала его глубине. В сборниках 1910-х годов («Ясень. Видение древа.» М., 1916; «Сонеты солнца, меда и луны.» М., 1917) мастерство стиха не вернуло поэзии Бальмонта былой силы. Лишь в самых поздних стихотворениях, подсказанных тоской по родине, выступил ее проникновенный образ. Уехав из Москвы в 1920 г. (как ему тогда казалось, ненадолго), поэт провел на чужбине более двадцати лет и умер нищим, полузабытым и полубезумным в одном из пригородов Парижа.
Изд.: Бальмонт К. Стихотворения. Л., 1969. («Б-ка поэта». Большая серия).
* * *
Я мечтою ловил уходящие тени,
Уходящие тени погасавшего дня,
Я на башню всходил, и дрожали ступени,
И чем выше я шел, тем ясней рисовались,
Тем ясней рисовались очертанья вдали,
И какие-то звуки вокруг раздавались,
Вкруг меня раздавались от Небес и Земли.
Чем я выше всходил, тем светлее сверкали,
Тем светлее сверкали выси дремлющих гор,
И сияньем прощальным как будто ласкали,
Словно нежно ласкали отуманенный взор.
А внизу подо мною уж ночь наступила,
Уже ночь наступила для уснувшей Земли,
Для меня же блистало дневное светило,
Огневое светило догорало вдали.
Я узнал, как ловить уходящие тени,
Уходящие тени потускневшего дня,
И всё выше я шел, и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня.
ЧАЙКА
Чайка, серая чайка с печальными криками носится
Над холодной пучиной морской.
И откуда примчалась? Зачем? Почему ее жалобы
Так полны безграничной тоской?
Бесконечная даль. Неприветное небо нахмурилось.
Закурчавилась пена седая на гребне волны.
Плачет северный ветер, и чайка рыдает, безумная,
Бесприютная чайка из дальней страны.
ЛЕСНЫЕ ТРАВЫ
Я люблю лесные травы
Ароматные,
Поцелуи и забавы
Невозвратные.
Колокольные призывы
Отдаленные,
Над ручьем уснувшим ивы
Полусонные.
Очертанья лиц мелькнувших
Неизвестные,
Тени сказок обманувших
Бестелесные.
Всё, что манит и обманет
Нас загадкою
И навеки сердце ранит
Тайной сладкою.
ВЛАГА
С лодки скользнуло весло.
Ласково млеет прохлада.
«Милый! Мой милый!» - Светло,
Сладко от беглого взгляда.
Лебедь уплыл в полумглу,
Вдаль, под луною белея.
Ластятся волны к веслу,
Ластится к влаге лилея.
Слухом невольно ловлю
Лепет зеркального лона.
«Милый! Мой милый! Люблю!..»
Полночь глядит с небосклона.
КИНЖАЛЬНЫЕ СЛОВА
I will speak daggers.
Я устал от нежных снов,
От восторгов этих цельных
Гармонических пиров
И напевов колыбельных.
Я хочу порвать лазурь
Успокоенных мечтаний.
Я хочу горящих зданий,
Я хочу кричащих бурь!
Упоение покоя -
Усыпление ума.
Пусть же вспыхнет море зноя,
Пусть же в сердце дрогнет тьма.
Я хочу иных бряцаний
Для моих иных пиров.
Я хочу кинжальных слов
И предсмертных восклицаний!
ПРОПОВЕДНИКАМ
Сонет
Есть много струй в подлунном этом мире,
Ключи поют в пещерах, где темно,
Звеня, как дух, на семиструнной лире,
О том, что духам пенье суждено.
* Я буду говорить резко (дословно: «Я буду говорить кинжалами»). - Гамлет (англ. ).
Нам в звонах - наслаждение одно,
Мы духи струн мирских на шумном пире,
Но вам, врагам, понять нас не дано,
Для рек в разливе надо русла шире.
Жрецы элементарных теорем,
Проповедей вы ждете от поэта?
Я проповедь скажу на благо света -
Не скукой слов, давно известных всем,
А звучной полногласностью сонета,
Не найденной пока еще никем!
ПРИДОРОЖНЫЕ ТРАВЫ
Спите, полумертвые увядшие цветы,
Так и не узнавшие расцвета красоты,
Близ путей заезженных взращенные творцом,
Смятые невидевшим тяжелым колесом.
В час, когда все празднуют рождение весны,
В час, когда сбываются несбыточные сны,
Всем дано безумствовать, лишь вам одним нельзя,
Возле вас раскинулась заклятая стезя.
Вот, полуизломаны, лежите вы в пыли,
Вы, что в небо дальнее светло глядеть могли,
Вы, что встретить счастие могли бы, как и все,
В женственной, в нетронутой, в девической красе.
Спите же, взглянувшие на страшный, пыльный путь,
Вашим равным - царствовать, а вам - навек уснуть.
Богом обделенные на празднике мечты,
Спите, не видавшие расцвета красоты.
Май 1900.
Биарриц
СВЯТОЙ ГЕОРГИЙ
Святой Георгий, убив Дракона,
Взглянул печально вокруг себя.
Не мог он слышать глухого стона,
Не мог быть светлым - лишь свет любя.
Он с легким сердцем, во имя Бога,
Копье наметил и поднял щит.
Но мыслей встало так много, много -
И он, сразивши, сражен, молчит.
И конь святого своим копытом
Ударил гневно о край пути.
Сюда он прибыл путем избитым.
Куда отсюда? Куда идти?
Святой Георгий, святой Георгий,
И ты изведал свой высший час!
Пред сильным Змием ты был в восторге,
Пред мертвым Змием ты вдруг погас!
БЕЗГЛАГОЛЬНОСТЬ
Есть в русской природе усталая нежность,
Безмолвная боль затаенной печали,
Безвыходность горя, безгласность, безбрежность,
Холодная высь, уходящие дали.
Приди на рассвете на склон косогора, -
Над зябкой рекою дымится прохлада,
Чернеет громада застывшего бора,
И сердцу так больно, и сердце не радо.
Недвижный камыш. Не трепещет осока.
Глубокая тишь. Безглагольность покоя.
Луга убегают далёко-далёко.
Во всем утомленье - глухое, немое.
Войди на закате, как в свежие волны,
В прохладную глушь деревенского сада, -
Деревья так сумрачно-странно-безмолвны,
И сердцу так грустно, и сердце не радо.
Как будто душа о желанном просила,
И сделали ей незаслуженно больно.
И сердце простило, но сердце застыло,
И плачет, и плачет, и плачет невольно.
* * *
Я - изысканность русской медлительной речи,
Предо мною другие поэты - предтечи,
Я впервые открыл в этой речи уклоны,
Перепевные, гневные, нежные звоны.
Я - внезапный излом,
Я - играющий гром,
Я - прозрачный ручей,
Я - для всех и ничей.
Переплеск многопенный, разорванно-слитный,
Самоцветные камни земли самобытной,
Переклички лесные зеленого мая -
Всё пойму, всё возьму, у других отнимая.
Вечно юный, как сон,
Сильный тем, что влюблен
И в себя и в других,
Я - изысканный стих.
ИЗ ЦИКЛА «ЧЕТВЕРОГЛАСИЕ СТИХИЙ»
* * *
Я в этот мир пришел, чтоб видеть солнце
И синий кругозор.
Я в этот мир пришел, чтоб видеть солнце
И выси гор.
Я в этот мир пришел, чтоб видеть море
И пышный цвет долин.
Я заключил миры в едином взоре,
Я властелин.
Я победил холодное забвенье,
Создав мечту мою.
Я каждый миг исполнен откровенья,
Всегда пою.
Мою мечту страданья пробудили,
Но я любим за то.
Кто равен мне в моей певучей силе?
Никто, никто.
Я в этот мир пришел, чтоб видеть солнце,
А если день погас,
Я буду петь... Я буду петь о солнце
В предсмертный час!
ТИШЕ, ТИШЕ
Тише, тише совлекайте с древних идолов одежды,
Слишком долго вы молились, не забудьте прошлый свет.
У развенчанных великих, как и прежде, горды вежды,
И слагатель вещих песен был поэт и есть поэт.
Победитель благородный с побежденным будет ровен,
С ним заносчив только низкий, с ним жесток один дикарь.
Будь в раскате бранных кликов ясновзорен, хладнокровен,
И тогда тебе скажу я, что в тебе мудрец - и царь.
Расцветайте, отцветайте многоцветно, полновластно,
Раскрывайте всё богатство ваших скрытых юных сил,
Но в расцвете не забудьте, что и смерть, как жизнь, прекрасна,
И что царственно величье холодеющих могил.
* * *
Мои проклятия - обратный лик любви,
В них тайно слышится восторг благословенья.
И ненависть моя спешит, чрез утоленье,
Опять, приняв любовь, зажечь пожар в крови.
Я прокляну тебя за низость обмеленья,
Но радостно мне знать, что мелкая река,
Приняв мой снег и лед, вновь будет глубока,
Когда огонь весны создаст лучи и пенье.
Когда душа в целях, в душе кричит тоска,
И сердцу хочется к безбрежному приволью.
Чтоб разбудить раба, его я раню болью,
Хоть я душой нежней речного тростника.
Чу, песня пронеслась по вольному раздолью,
Безумный плеск волны, исполненной любви,
Как будто слышен звон: «Живи! Живи! Живи!» -
То льды светло звенят, отдавшись водополью.
ЧЕЛОВЕЧКИ
Человечек современный, низкорослый, слабосильный,
Мелкий собственник, законник, лицемерный семьянин,
Весь трусливый, весь двуличный, косодушный, щепетильный,
Вся душа его, душонка - точно из морщин.
Вечно должен и не должен, то - нельзя, а это - можно,
Брак законный, спрос и купля, облик сонный, гроб сердец.
Можешь карты, можешь мысли передернуть - осторожно,
Явно грабить неразумно, но - стриги овец.
Монотонный, односложный, как напевы людоеда:
Тот упорно две-три ноты тянет-тянет без конца,
Зверь несчастный, существует от обеда до обеда,
Чтоб поесть - жену убьет он, умертвит отца.
Этот ту же песню тянет, - только он ведь просвещенный,
Он оформит, он запишет, дверь запрет он на крючок.
Бледноумный, сыщик вольных, немочь сердца, евнух сонный,
О, когда б ты, миллионный, вдруг исчезнуть мог!
КАК Я ПИШУ СТИХИ
Рождается внезапная строка,
За ней встает немедленно другая,
Мелькает третья, ей издалека
Четвертая смеется, набегая.
И пятая, и после, и потом,
Откуда, сколько - я и сам не знаю,
Но я не размышляю над стихом
И, право, никогда - не сочиняю.
<НА СМЕРТЬ М. А. ЛОХВИЦКОЙ>
О, какая тоска, что в предсмертной тиши
Я не слышал дыханья певучей души,
Что я не был с тобой, что я не был с тобой,
Что одна ты ушла в океан голубой.
НАШ ЦАРЬ
Наш царь - Мукден, наш царь - Цусима,
Наш царь - кровавое пятно,
Зловонье пороха и дыма,
В котором разуму - темно.
Наш царь - убожество слепое,
Тюрьма и кнут, подсуд, расстрел,
Царь-висельник, тем низкий вдвое,
Что обещал, но дать не смел.
Он трус, он чувствует с запинкой,
Но будет, - час расплаты ждет.
Кто начал царствовать Ходынкой,
Тот кончит, встав на эшафот.
ПЕРУН
У Перуна рост могучий,
Лик приятный, ус златой,
Он владеет влажной тучей,
Словно девой молодой.
У Перуна мысли быстры,
Что захочет - так сейчас.
Сыплет искры, мечет искры
Из зрачков сверкнувших глаз.
У Перуна знойны страсти,
Но, достигнув своего,
Что любил он - рвет на части,
Тучу сжег - и нет его.
ПРЕКРАСНЕЙ ЕГИПТА
Прекрасней Египта наш Север.
Колодец. Ведерко звенит.
Качается сладостный клевер.
Горит в высоте хризолит.
В свое время Константин Бальмонт был таким же популярным, как и Блок. Молодежь записывала строки из его стихов в дневники и цитировала на Его невозможно было не любить. Ни его самого, ни его произведения. Отдаваясь до конца своему творчеству, он не представлял себя вне любви. Поглощенный всеобщим вниманием поэт был воплощением позерства и детской непосредственности, что ярко выражается в стихотворении Бальмонта «Придорожные травы».
Откуда бралось это все?
Стихотворение Бальмонта «Придорожные травы», впрочем, как и множество других его произведений, не оставляет читателей равнодушными. Бальмонт - поэт, прозаик, символист, переводчик, эссеист и просто выдающийся представитель поэзии Серебряного века. Биографы и литераторы неустанно строят теории о том, как писал поэт, какие приемы использовал, какими символами обозначал те или иные события. Они хотят знать, откуда бралось вот это все задушевное и гениальное. Вот только теории бессильны перед стремлением человеческой души.
«Рождается внезапная строка (…)
Откуда, сколько, я и сам не знаю,
Но я не размышляю над стихом,
И право никогда - не сочиняю».
Сам поэт ответил на эти вопросы, он просто писал, руководствуясь творческими порывами. В одном из своих писем он выразился так: «Мне везет и пишется. Жить и жить, вечно жить хочется. Я написал больше ста новых стихов, это было настоящее сказочное сумасшествие». Он никогда не планировал свою творческую деятельность, а просто писал, от этого рождалось его желание жить и любовь к миру. Множество его произведений возникли внезапно, даже для него самого. «Придорожные травы» Бальмонта одно из таких стихотворений.
"Великий" поэт
Как говорят современники Бальмонта, он был позером. Ему нравилось принимать задумчивый вид и строить из себя настоящего литератора, гения поэтической мысли и ценителя литературной прозы. Вот только гордо вскинутая голова и даже у самого Бальмонта вызывали задорный и добродушный детский смех.
Произведение Бальмонта «Придорожные травы» можно считать рифмованным воплощением одной из позерских поз поэта. Вот только здесь читатель не встретит лживого пафоса. Благодаря своему поэтическому таланту и стремлению к прекрасному, Бальмонт из стиха-позера создал произведение высокой гармонии.
В первом четверостишье произведения «Придорожные травы» Бальмонт представляется читателю в образе великого поэта, мудрого философа, всевидящего гения, что находится на одном уровне с Богом. Но это только так кажется. Рассуждая о где одно тележное колесо может изувечить жизнь красивому, еще не распустившемуся цветку, Бальмонт привлекает внимание читателя к себе, как к поэту-философу.
Ребячество
И в то же самое время поэту по-детски жалко цветы. Ведь только ребенок может воспринимать увядание цветов с такой скорбью и серьезностью. Поэтому при анализе «Придорожных трав» Бальмонта видно, что во второй строфе поэт акцентирует внимание на трагедии природы и человеческом конфликте.
Вот так при запрете на свободу мыслей и чувств, рождается трагедия и конфликт. Как заядлый символист он показывает, что современное общество поступает неправильно, диктуя условия, что ущемляют человеческую суть. Также в этой строфе прослеживаются отголоски мистики, что были так не чужды поэтам-символистам того времени. Фатум. Плачевное стечение обстоятельств, которое делает придорожные травы сухими, а человека несчастным - неотъемлемая часть этого мира. Об этом и пишет Бальмонт.
Навстречу солнцу
Как ребенок не желает принимать жестокую действительность, так и поэт пытается направить читателя к свету. При анализе стихотворения Бальмонта «Придорожные травы» можно заметить, как в третьей строфе лирический герой говорит читателю о том, что пришла пора сделать выбор: остаться лежать в пыли и смотреть на небо, так и не успев расцвести, или же пойти навстречу солнцу.
И чувствуется в этих строках что-то мистическое, словно прикрываясь беззлобной, задорной детской улыбкой автор вручает читателю странный заговор и предрекает, что хорошо жить будут только те, кто осмелился пойти к свету. В четвертой и последней строфе Бальмонт говорит, что царствовать суждено тем, кто поднялся с пыли, но не тем, кто пренебрег своим расцветом.
Поэзии Бальмонта нередко приписывали магические свойства. Когда-то рассказывали историю, что замерзающая женщина читала наизусть стихотворение Константина Дмитриевича и смогла согреться. Возможно, в этом есть доля правды, вот только здесь нет никакой мистики, просто поэт знает, чем можно затронуть человеческую душу, как заставить ее согреться, встрепенуться и пуститься в дальний путь.
Загрузка...